Фотоработы
Сайты и логотипы
Читательский архив
- В помощь фотохудожнику 1 2 3
- Юмор, ирония, лирика 1 2 3
- Литературный архив 1 2 3
- Книги
- Заметки о кино 1 2 3
- Ненавязчивый ликбез 1 2 3
- Это интересно 1 2 3
- Повестка дня 1 2 3
- Коллекция раритетов 1 2 3
Геморрой
Copyright © Дмитрий Десятерик, 2000
"Ищи простоты, но не доверяй ей" (Альфред Норт Уайтхед); "Дерево - это дерево. На что еще тебе надо смотреть?" (Рональд Рейган); "Вы будете удивлены. Это все разные страны (Рональд Рейган про Латинскую Америку); "Первейшая обязанность писателя - разочаровать собственную страну" (Бренден Биен); "Самое страшное - не скелеты, а то, что я больше не боюсь их" (Антон Чехов); "Вот эпитафия, которую я хочу видеть на своем гробу: "Здесь лежит одно из умнейших животных, которые только появлялись на этой земле" (Бенито Муссолини); "Чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки" (Шарль де Голль - а может, Гитлер?).
Пробегаешь их мимоходом, не ощущая малейшего пиетета либо возбуждения ума. В то же время от кабаковского коммунального потока оторваться невозможно. Время от времени испытываешь то приступы неудержимого смеха, то сожаления, околдовываешься этим неудержимым спонтанным воляпюком, этими "Толкнула в лоб и присела"; "У Симаковой Н. И. сожгли 3 вещи (трико, трусы шелковые и халат)"; "Угрожала ножом"; "Кулаком ударил по правому уху"; "Плевать в кастрюлю"; "Прижали к стене и стали избивать"; "Ударила ногой в живот"; "Таки била ее клюшкой".
На стороне Кабакова - коммуналка, на стороне Кошута - энциклопедия. Коммуналка, вне сомнений, банальна (до безобразия), а энциклопедия вдесятеро банальнее. Сторона Кошута - вылизанный, музейно законсервированный и культурно невыразительный акт самолюбования, где недостает еще только кошутовского изречения. У Кабакова же, как у всякого настоящего артиста, важны детали. Особенно впечатляют эти чудовищные, наполовину торчащие, несоразмерные предмету закрепления гвозди, впившиеся в листки бумаги+ лишь после необходимой паузы начинает доходить, что они - восклицательные знаки страдания, что это прорастающее из полуграмотной канцелярщины отчаяние. Что боль тех, кто распят в быте загаженного государства и алкоголиков-соседей, отдается в Кабакове даже несмотря на его многолетнюю американскую дистанцию. Запакованный же в черно-серое Кошут невозмутим, глубоко равнодушен и к своим судьбоносцам с их словесным фехтованием, и к обстоятельствам - зачастую катастрофическим, страшным, в которых эти сентенции рождались. Напряжение, которое в итоге набухает между этими рядами, неимоверно велико - "как если бы пытался усидеть геморройным задом на двух стульях, увозимых диаметрально противоположными поездами" - булькает проводник. И добавляет: "понятно, зачем ты убил меня". Да, но я-то, я, автор этого текста, я завтра приеду в Днепропетровск, чтобы опубликовать статью, и текст мой будет готов, то есть реален, написан грамотно, не афористично, не протокольно, и все равно не прославит меня.
Но, позвольте, что может быть банальнее текста, написанного от бессонницы в плацкарте? Какой ряд столов спишет, какой проводник вывезет меня вчерашнего в завтрашнего, принудит быть великим и одновременно позволит страдать от душного плацкарта, от грязной коммуналки, от вонючей общаги? Взрыв хохота, вылетающего из распанаханного живота вперемешку с углем и битым стеклом: "да ты как твой Кошут, сам челнок". Челнок? Челно-ок? И тут - да: среди всех этих Мао, Уайльдов, Тито встречаются - наклеенные поверх каких-то других - потрясающе исторические фамилии Ржавский, Кучма, Мороз, Омельченко. Все эти наши "дiячi", известные, честно говоря, только очень узкому кругу политологов, наклеены поверх каких-то внутрипольских деятелей. Выставка-то делалась в Варшаве лет шесть назад.