Claire Silent Hall

Copyright © Дмитрий Десятерик

Мораль хороша для того, чтобы поливать ею сосиски на завтрак, вместо горчицы. Или намазывать булочки к чаю, пухленькие булочки, аппетитненькие такие, как ягодицы нетронутого мальчика. Мораль сего сомнительного сравнения такова: высокие нравственные понятия, великолепный этический пафос - недурственная приправа к угощениям жизни.

Добродетельностью как способом обустроить жизнь всерьез руководствуются разве что стареющие девочки с косичками. Увы, девочки эти многочисленны, а их убеждения не столь уж безобидны, ибо выдаются за всеобщий порядок существования. Нарушать же требования этого, между прочим, глубоко блядского порядка дано немногим. Банальность? Возможно. Стоит подчеркнуть, мужская банальность. Свободу творят мужчины, ибо только мужчины (далеко не все!) способны без содрогания посмотреть в ее яростные и прекрасные глаза, войти в самую раскаленную, немыслимую глубину порока - и превознести его так, как ни один архангел никогда не мог восславить своего мертвого, ложного бога.

Ровно четверть века назад был зверски убит человек, который мог все это - и намного больше. Он победил в себе и человека, и зверя - и сам стал равен тому, чье существование никогда не признавал. Хотя - Иисус Христос был одним из его кумиров, +самой важной личностью+ - наравне с Карлом Марксом и Зигмундом Фрейдом. Это далеко не самый убийственный из рожденных им парадоксов. В самом деле, трудно найти в мировом кино столь же неоднозначную, выдающуюся и одиозную фигуру, как Пьер Паоло Пазолини. Его, так сказать, биография сама по себе похожа на шокирующий, талантливо срежиссированный фильм. И фильмы, и жизнь Пазолини давали обильную пищу равно как для омерзения, так и для восторга - равнодушных практически не было.

Он всегда делал выбор в сторону опасности, так же, как из двух зол выбирал большее. А зачастую и выбора не было. Маму с папой, как ни старайся, не выберешь. Родился будущий киногений в 1922 году в семье кадрового офицера - дворянина, члена фашистской партии, жестокого, полного темных страстей человека. Мать же была простая крестьянка, естественно, Пьер находил убежище у нее. Позже режиссер всегда бравировал именно своим "низким" происхождением. В кино он пришел достаточно поздно, уже имея за плечами сборник стихов, два романа и полтора десятка сценариев, в том числе к знаменитым "Ночам Кабирии". Однако плавание в житейском море с самого начала сопровождалось многочисленными невзгодами. Все 1950-е годы он прожил в Риме в полнейшей нищете, зарабатывая от случая к случаю. На личном поприще царил еще больший бардак. Сам Пазолини писал:

"Нормальный человек может примириться (ужасное слово) с воздержанием, с потерянными возможностями, но что касается меня, трудности на пути любви превратили ее в самоцель, в навязчивую идею". Говоря проще, итальянские мальчики хороши собою, а маэстро с ранней юности четко ощущал себя педерастом - то есть изгоем по определению. Связи у него были бурные и запутанные, много на его пути попадалось откровенной шпаны. При том он еще умудрялся преподавательствовать, работать школьным учителем (представляете себе, такой педагог читает вашим детям русскую литературу).

Естественно, эскапады амбициозного провинциала не могли прийтись ко двору в горделивой столице. Уже первый написанный им роман. "Жестокая жизнь" - все о том же и о тех же, - привел его на скамью подсудимых, тюрьмы удалось избежать лишь чудом. Почти сразу же начался еще один процесс, на сей раз по обвинению в развращении малолетних и в непристойном поведении на публике. Два года тяжбы закончились победой ответчика, но уроды- моралисты добились своего: его карьера преподавателя, дававшая хоть какой-то кусок хлеба, рухнула. Отныне началась настоящая война: за два десятилетия Пазолини тридцать три раза (!) представал перед судом по удручающе монотонным обвинениям - непристойность и богохульство, и каждый раз процесс выигрывал. Все его фильмы подвергались цензуре. Впрочем, Пазолини в долгу не оставался. В католической Италии был ярым атеистом, вступил в компартию, открыто афишировал свою сексуальную ориентацию. В итоге ему удалось перессориться со всеми: и для церкви, и для жирных он был врагом номер 1, из компартии его исключили после очередного "голубого" скандала. Эта война дорого обходилась; однажды он признался своему другу: "Мое будущее даже не беспросветное, его просто не существует" "Меня ненавидят так, как ненавидят людей, которые во всем отличны от других".

Самым опасным вызовом, который он мог бросить миру, были его киноленты. В равной степени гениальные и новаторские, они взрывали сознание изнутри. Уже первые картины, "Аккатоне" и "Мама Рома", вроде бы выдержанные в стилистике итальянского неореализма, опрокидывали канон пролетарской правдивости, ибо изображали жизнь неудачливых сутенеров, опустившихся проституток, без всякого пафоса и умиления, во всей откровенности их пороков - и их глубокой несчастливости. Пазолини мог бы и далее получать дивиденды на теме городского дна, но пошел дальше. После 1964 года одна за другой вышли его "Евангелие от Матфея", "Царь Эдип" и "Медея" - картины, убедительно и сильно показавшие кровавую, ужасающую изнанку древних мифов. Но даже это была прелюдия.

В 1969 году экраны содрогнулись от "Свинарника" - одного из самых страшных кинофильмов не только в творчестве Пазолини, но и в мировой кинематографии вообще. Эта картина - не просто приговор фашизму или насилию, но и всему человечеству. Ведь главный герой "Свинарника", безумный каннибал, которого играет не менее безумный Пьер Клементи, предстает неким пророком, несущим свое новое бесчеловечное Евангелие. Среди пустыни, босоногий, словно монах, он сколачивает банду подобных ему извращенцев-людоедов. С этой историей, вроде бы творящейся в Средневековье, переплетается современный сюжет о балованном парнише из богатой семьи. Молодому человеку, видите ли, неинтересно ни с его невестой, ни даже с каким-нибудь другим мальчиком. Ему по кайфу свинарник. Там, среди хрюкающих братьев и сестер, находит он отраду и убежище для души и тела. Обе истории завершаются сочным чавкающим аккордом. Юного свинолюба аборигены свинарника просто сжирают. А людоедская шайка выловлена, но ее главарь весь светится торжеством. Он трижды повторяет, как символ веры (вроде "во имя Отца, Сына и Святого Духа") свое истовое кредо:

"Я убил своего отца

Я ел человеческое мясо

И я дрожу от радости".

И трудно избавиться от ощущения, что, несмотря на близкую казнь, победа - на его стороне.

Однако представление о Пазолини как о мрачном гении - лишь еще одна иллюзия. В начале 1970-х он создал волшебные и красочные фильмы, снятые по знаменитым средневековым преданиям: "Декамерон", "Кентерберийские истории" и "Цветок тысячи и одной ночи". Вряд ли кому-то еще удавалось сложить настолько вдохновенную оду любви и молодости, как сделал это Пазолини своей "Трилогией жизни". Это был его наивысший взлет, столь поэтично и прекрасно человеческую плоть в кино еще никто не воспевал. Возможно, ощущая вершину, Пазолини фактически отрекся от кино, заявив, что подобной чувственности в мире не может существовать. Звезда проклятия, под которой проходила его жизнь, практически не оставляла ему шансов.

Последний его фильм - "Сало, или 120 дней Содома" - это и завещание, и приговор одновременно. Экранизацию знаменитого романа маркиза Донатьена-Альфонса-Франсуа де Сада сложно назвать безупречной с точки зрения высокого искусства. Но каждый, кто видел "Сало", забыть его не сможет до конца своих дней. Содомитский апокалипсис перенесен в фашистскую Италию. Герои спускаются (восходят?) в свой "антихрам ада" по трем его, все более жутким, кругам, в каждом из которых все большая высота и боли, и наслаждения. Круг крови, круг дерьма, круг огня перемалывают тела и души. Лично мне почему-то запомнился невероятно издевательский момент, образчик черного юмора из круга дерьма. Только что была сыграна свадьба одного из содомитов с мальчиком, где всех потчевали свежим говном. И вот "новобрачные" ступают рука об руку по парадной лестнице, останавливаются, и "жених" целует "невесту" в лоб, оставляя на нем густой коричневый оттиск губ. И сразу с содроганием вспоминаешь старинное лирическое - "запечатлел на челе поцелуй". Подобные моменты складываются в почти невыносимую массу чудовищных извращений, из которой нет выхода... Густая тень обреченности веет над этим фильмом. Финал был близок. Утром 2 ноября 1975 года тело Пьера Паоло Пазолини было найдено на пустынном пляже в окрестностях Болоньи. Он лежал в луже крови, его, судя по всему, избили до смерти палкой, а потом еще и несколько раз переехали автомашиной. Вскоре был задержан предполагаемый убийца -17-летний босяк Пино Пелози по прозвищу "Лягушатник". За убийство Пазолини он отсидел 9 с лишним лет. Ныне ему уже под 40, и он вновь сидит, на сей раз - за ограбление банка. Своей вины не отрицает и в содеянном не раскаивается: "мне было страшно... он хотел меня изнасиловать... О каком раскаянии может идти речь? Я защищал свою жизнь и не хотел его смерти". Но и сейчас в то, что 17-летний мальчишка мог забить до смерти взрослого крепкого мужчину, занимавшегося карате, мало кто верит. Слишком уж много смертельных недругов нажил себе Пазолини. Слишком многие были не прочь поквитаться с ним подобным образом. Называют и мафию, и итальянских неофашистов, и правящие круги, и жирных капиталистических котов. Есть даже версия, что Пазолини сам и подстроил свою смерть, срежиссировав последний, самый крутой в своей жизни спектакль. "Лягушатника", однако, наличие сообщников категорически отрицает. Тайна этой смерти остается без разгадки. Свою последнюю сцену Пазолини сыграл слишком хорошо. Он был одним из последних - возможно, последним из всех - героем Ренессанса. Он жил в ритме совсем другой эпохи, где и смерть, и жизнь сплетались в великолепном карнавале. Чтобы понять это, нужно просто примерить на себя одну из его масок. Правда, цена такого переодевания может оказаться непомерной.

Дальнейшее - молчание.